История о маленьком поражении и большой победе: как один епископ царя переиграл

Его возок, поднимая пыль по узким московским улочкам, еще только набирал ход, а сам он, перекрестясь на десяток церквей золотого города, не успел еще толком подумать о своей скоропалительной поездке, а в одном из московских монастырей его имя было уже у всех на устах, и настоятель, сев за трапезу, не удержался от новости:

 — Слышал ли ты, отец Симеон, как Каллист-то нас всех на кобыле хромой объехал? Ты вон с протянутой рукой, как пес шелудивый, по Москве рыщешь и у купчиков на колокольню смиренно просишь, платье последнее донашиваешь, а в Тверь по царскому указу из казны теперь деньги телегами повезут.

За столом воцарилось угрюмое молчание, и только слышно было, как безнадежно бьется в окно заплутавший шмель.

 — Так, может, и тебе, батюшка, у царя Петра помощи просить? — попытался смиротворствовать кто-то.

Да лучше б смолчал! Знали ведь все характер отца-настоятеля, в секунду взорвался.

 — Да нечто ж он не просил? Да ты скажи, скажи, Симеон, что тебе царь-то наш ответил…

И так как Симеон смущенно отмолчался, сам и продолжил:

—  Нет денег лишних в казне, поиздержал нас швед. Вот когда супостата до дома догоним и дела все переделаем, тогда на колокольню с тобой вместе заберемся и на всю Москву трезвонить будем, а пока молча молись и ко мне больше за деньгами не ходи — вот как он осрамил-то нас, царь-батюшка! А что же выходит, отец Симеон, для твоей колокольни на Москве денег в казне нет, а на тверскую епархию и годового содержания царю не жалко?

— Окрутил царя Каллист, лестью да хитростью взял, — вынес свой вердикт боярин Василий, сын Павлов, сидевший тут же и жевавший до этого смирно капусту. — Про него ведь так и говорят, про епископа тверского: тихий-тихий, но хитрющий. И врагов у него нет, и друзей у него нет. Зато к царю подход нашел, окаянный.

Царь и псарь

И пока тверской епископ Каллист ехал себе по пыльной дороге в сторону Твери, в трапезной московского монастыря обсуждали его встречу с царем. Известно же было доподлинно, что прибыл Каллист в Москву за неделю до того, был на службах и домов десять, кроме того, объехал. На двор же к нему посылали от Меншикова, и сам царский сподвижник лично вроде как указание давал, чтобы о людях каллистовых заботились, и ни в чем они отказа не имели. У царя же Петра пробыл тверской епископ не менее четырех часов и вышел в хорошем настроении, царь тоже был превесел. Тут же пошла по приказу бумага о выделении из казны на нужды Тверской епархии по 1200 рублей ежегодно. Огромная сумма, огромная! Как выманил ее Каллист у скаредного царя, к делам церковным по большей части равнодушного?

За столом в московском монастыре решили: иудины это деньги. Уж сколько царь молодой церковь испытывал, к имуществу монастырскому подбираясь, и все тайком про то судили-рядили, гудели недовольно промеж собой. А иные и царю в лицо выговаривать пытались. Один Каллист ни слова против не сказал.

 — Угодничал, лукавый!

Пошли вспоминать, что за тверским епископом нехорошего водилось и кому где он злое сделал. Всплыла давняя сплетня: мол, Иосиф, настоятель древнего Спасова монастыря в Ярославле, перед смертью своей, чуя времена антихристовы, о Каллисте плохо отзывался и преемником его своим видеть не хотел. Но нет же, смог настоятелем стать, проныра. А уж где там его Петр заприметил, неведомо, но только через три года стал тихоня архиепископом, и на какой важной епарихии — на тверской, через которую идут все торговые пути, где торит царь водные тропы под Вышним Волочком и куда сам регулярно заглядывает. Не за ту ли покорность и сговорчивость с ним сейчас и расплачиваются? Только несложно ведь это, под царев кнут людей своих подводить. Видит все Господь, кто ему искренне служит, а кто скороговоркой молитву творит.

Было, впрочем, и иное мнение, да потонуло в общем хоре. Вспомнилось, как захворал однажды царев наследник, Алексей Петрович, царь же в ту пору через Тверь проезжал и в Желтиковом монастыре на молитве стоял. Доподлинно про то неведомо, а только бабки тверские судачили: Каллист царского сына отмолил вместе с монахами. И за то Петр благодарен.

Боярская версия

С тем и пришел Иван, сын боярский, домой. Вывалил сплетни ворохом. Да только о царевой щедрости и там уж были наслышаны, и батюшка со своими ближними по-своему сей случай истолковал.

 — Ты бы лучше не по дворам поповским шастал, а делом воинским занялся, орясина, — заругал отец. — Дело государственное тут, а не церковное.

Сели судить да рядить. Выходило каждый раз, что тут Меншикова Алексашки из каждого казенного рубля-то, в Тверь поехавшего, так и выглядывает, так и выглядывает. И как хитро ведь сладили они с Каллистом. Дело же вот в чем: как известно, очень хотелось Меншикову, губернатору губернии Ингерманландской, дотянуть свои ручонки загребущие до богатой Твери, Торжка и Кашина. А царь-то Петр Алексеевич, говорят, противился. Донес ему кто-то, что и бояре тверские, и мужики простые ни в какую Ингерманландии под крыло меншиковское не хотят. Но Алексашка не прост, нашел себе подпевалу — епископа тверского. Спросил его как-то царь, что в Твери про соседнюю губернию думают, а тот и брякнул: хорошо бы едино быть, вот что. Так потихоньку царя на свою сторону и склонили.

 — А дальше известно. Начал Меншиков в Тверском кремле себе хоромы строить, чтобы показать, значит, кто в доме хозяин. А инспектором на Тверь от царя своего человека Викторова протащил. И такие порядки этот Викторов завел, что вся Тверь стонет — мужичков работных, строителей, под себя подмял, и все деньги казенные, выделяемые на стройки, в тех порядках теряются. А только сам Викторов живет пребогато, и Меншиков за него стоит горой. Теперь же, поговаривают, затеяли в местном монастыре строить большую церковь, а чтобы деньги казенные на нее царь дал, придумали ее во имя Алексия, человека Божия, освятить. Чай, отец сына любит, не посмеет отказать. Вот и вся хитрость как на ладони видна, — рассудил Ивана отец.

Сидит Иван и от удивления глазами хлопает. И впрямь как на ладони. Вот уж правда, надо жизнь прожить, чтобы такие хитрости, как орешки, щелкать…

Потерянный конь

…Но ничего это Каллист, конечно, не знал. Ехал домой и думал о своем: то о хлопотах, то о веселом. Хотя веселое ли это? Шутка ли, самого царя вокруг носа обвел, грех, а не смех.

А ведь начиналось-то все, как всегда. Выгнал всех Петр Алексеевич, мол, один буду с тверским епископом говорить, вас мне тут, языкастых, не нужно. Его же помощника, Феодора, молчуна, напротив, оставил, чем сильно многих обидел.

Закрыв дверь, достал царь, как обычно, большую доску. Как всегда, залюбовался Каллист: фигуры точеные, резные, сами в руку ложатся. С такими и сутки за потехой просидеть можно.

Отказываться неудобно. Как всегда, Каллист сел, вгляделся в доску. Государь первым в атаку пошел. И как лихо! Епископ и глазом не успел моргнуть, как две пешки уже с доски убежали.

 — Вижу, государь, в искусстве воинском ты не только на поле боя, но и тут преуспел, — похвалил Петра Каллист.

— Шведы — учителя неплохие, да только больно ты скромен. В шахматах ведь ты поболе моего преуспел, — парировал царь.

И пошел Петр в атаку.

Первая партия, однако, за Каллистом осталась. Слишком государь атакой увлекся и фланги обнажил. Там и пропустил удар коварный.

Хотел было епископ к делу дальше перейти. Не отвлекло бы баловство от главного вопроса! Но царю перечить — голову сложить. Тот же хлоп доску на стол: еще разок, говорит, сыграем. Ну что же, сыграем, раз надо. На сей раз Петр мудрее пошел, полетели фигуры каллистовы одна за другой с доски. Шах! Мат! Обрадовался государь, как ребенок. Хорошо Петр в шахматы играл, да только и получше ведь игроки на Руси водились. Знал про то царь, как никто другой. Так, в настроении хорошем, и начал Каллиста расспрашивать: за чем приехал? Не иначе как денег просить?

— Верно, государь, за тем и приехал. Знаю ведь, что не дашь, а все равно поехал, — вздохнул епископ.

Жаловаться не хотел, объяснил просто: пять лет Тверская епархия крепости строила, чтобы от шведов оборону держать, а потом люди тверские по всей Руси-матушке разбрелись до самого юга, чтобы новые земли обустраивать. Дело государственной важности!

 — Сейчас же захотелось людям Богу помолиться. Время такое ведь пришло, мирное. Только церкви наши все ветхие стоят. Стыдно перед Богом молитву чинить в таком убранстве.

Опустил Петр глаза и увидел: прячет Каллист ногу под столом, обувка-то поистерлась.

Усмехнулся Петр:

 — Негоже дважды соперника побивать! Найдутся в казне русской деньги для Тверской епархии, вот тебе мое царское слово.

Едет домой Каллист с хорошей вестью. То-то звон колокольный пойдет по Твери! Глядишь, и Спас золотом опять заиграет.

… И только Федька-молчун чуть все дело не испортил.

 — Что же ты, владыка, — говорит, — на ферзя поглядел, а хода не сделал? Ошибся ведь царь, всю партию враз решить можно было…

— Это тебе, Феодор, — грозит Каллист пальцем, — показалось. Наше дело с тобой Богу молиться, а государя — побеждать. Поедем-ка лучше домой, глядишь, к бане поспеем.